Я сказал своему сыну, что его отец только что умер. Он сказал: «У моей жены день рождения». Спустя несколько недель! Он получил письмо от моего адвоката. Он прочитал его и замер…
Она манипулирует всеми этим завещанием. И если Катя встанет на ее сторону, клянусь, Сергей, мы заберем ее из школы и будем учить дома, пока она не придет в себя. А в другой голос Сергея был тише, но как-то хуже.
Просто дай маме играть в свою игру. Мы же не рассчитывали на эти деньги прямо сейчас. А если Катя будет паинькой, она еще сможет нам помочь позже.
И я сидела, оцепенев, слушая, как мой собственный сын говорит о моем наследстве, как о стратегической доске, как будто я пешка, а не его живая, дышащая мать. Но худшее было в видео с меткой «Кухонная ночь», где Маша, стоя у раковины, шептала в телефон. Если мы надавим чуть сильнее, она сломается.
Скажете, она запуталась. Может, попросим адвоката поставить под сомнение ее состояние.
И бум, доверие под вопросом. И я услышала, как Катя затаила дыхание, когда видео оборвалось. И я не знаю, что сломало меня больше.
Наглость Маши или то, что моя внучка защищала меня, пока я пыталась защитить ее. В самом низу папок был текстовый документ, всего несколько строк, но он ударил, как в живот.
Бабушка, я не знала, кому еще сказать. Я слышу, о чем они говорят, когда думают, что я сплю. Я знаю, что они лгут.
Я тебе верю. Я сохраняю это на случай, если тебе понадобится помощь. Я долго смотрела на эти слова, дольше, чем на что-либо с письма Виктора.
И я поняла в тот момент, что наследие, которое я думала оставить, было не только о деньгах, пунктах траста или мести, оно было о ней. О Кате, стоящей одной в доме, где правда считалась ядом, записывающей доказательства, чтобы защитить единственного взрослого в ее жизни, который ее еще не подвел. Я сделала две копии флешки: одну для Олега, одну заперла в сейфе.
И я написала новое письмо Кате, запечатанное и датированное, чтобы открыть, если со мной что-то случится до ее 18-летия. Потому что мне нужно было, чтобы она знала, что я не только ей верю, я ей доверяю. И что если ей когда-нибудь придется стоять перед судьей, школьным психологом или кем-то еще, кто усомнится в ее здравомыслии, у нее будут доказательства, что она все видела и не отводила взгляд…
Той ночью я не плакала, не бесилась. Я просто сидела в кресле Виктора, держа эту крошечную флешку в ладони, как гранату и дар одновременно. И я дала клятву, не просто защитить наследство Кати, но защитить ее голос, потому что в этой семье она была первой, кто оказался достаточно храбрым, чтобы его использовать…
