Я сказал своему сыну, что его отец только что умер. Он сказал: «У моей жены день рождения». Спустя несколько недель! Он получил письмо от моего адвоката. Он прочитал его и замер…
Где Сергей? Он опоздал на рейс? С Машей все в порядке? Будто это о них мы должны были беспокоиться. Даже друг Виктора с университета, Павел, наклонился и сказал: Я думал, твой парень будет в первом ряду сегодня. А я просто кивнула, будто это не разрывало меня пополам.
Но момент, который по-настоящему меня сломал, наступил после службы, когда коллега Виктора, Борис, подошел ко мне у кофейника в зале собраний и сказал: Не хочу лезть, но Виктор упомянул что-то странное в прошлом месяце о финансовой помощи Сергею, казался из-за этого напряженным. Это остановило меня. Потому что Виктор мне ничего такого не говорил.
У нас не было секретов, или я так думала. Я не попросила Бориса уточнить. Просто улыбнулась.
Поблагодарила за то, что пришел, и извинилась, уйдя в уборную, где сидела на крышке унитаза, глядя в пол, пока кто-то не постучал, спрашивая, все ли в порядке. Ничего не было в порядке. Мой сын пропустил похороны отца.
Ради бранча и выезда на выходные, а теперь я слышала намеки на финансовый стресс и тайны. Когда я вернулась домой той ночью, тишина в доме была невыносимой. Я налила себе бокал вина, посмотрела на кресло Виктора и старалась не думать, как холодно и одиноко мне было.
Потом открыла телефон и увидела фото, которое Маша выложила в Инстаграм: она в ярко-розовом платье с мимозой в руке, подпись: лучший день рождения, люблю своего мужа. Фото было выложено во время похорон.
Во время речи. Я смотрела на экран, пока изображение не расплылось, и руки не начали дрожать. Той ночью я не могла уснуть. Лежала в нашей кровати, инстинктивно тянувшись к тяжести руки Виктора рядом, и находила пустоту.
Около трех утра я встала, открыла ящик стола Виктора и начала вытаскивать бумаги: банковские выписки, страховые записи, старые чеки — все, что могло объяснить слова Бориса, потому что теперь это была не только скорбь. Теперь было что-то еще, холоднее, ощущение, что я, возможно, не знаю всей истории своей семьи, а единственный человек, который мог бы ответить, Виктор, ушел. На следующее утро я проснулась с миссией, не из любопытства, а из чего-то острее, ближе к ярости, замаскированной под скорбь.
И я пошла прямо к шкафу Виктора, тому, что он держал под замком, но всегда говорил, что у меня есть запасной ключ, который был приклеен за нашей свадебной фотографией в шкафу, как какой-то милый жест доверия, который теперь казался скорее испытанием. Я открыла ящик и начала просматривать папки, толстые от налоговых деклараций, пенсионных планов, банковских выписок, организованных по месяцам и годам, как у человека, который не ожидал умереть на полуслове. Вскоре я нашла это: тонкую синюю папку с надписью «Переводы Сергею»…
Я села, сердце колотилось, и пролистала хронику тихого предательства. Регулярные переводы с счета Виктора на счет Сергея: 2000 здесь, 3500 там, и один, от которого руки похолодели, — 12000 с пометкой «Срочная медицинская помощь Маше». Я смотрела на цифры, будто они могли измениться, если я сильно моргну.
За последние 18 месяцев — 15 переводов. Я понятия не имела. Виктор мне не говорил…
