Вечером, рассматривая детский рисунок, прикреплённый к холодильнику, Ева поймала взгляд Мирославы. «Ты была права», — тихо сказала она. «Про детский смех. Он… лечит». «Не смех», — покачала головой Мирослава. «Любовь. Чистая, без условий и ожиданий. Такая, какой умеют любить только дети». «И кошки», — добавила она, глядя на Севера, который всё ещё не отходил от Евы ни на шаг.
А на следующий день маленькая Алиса спросила: «А почему вы очень редко улыбаетесь?» И Ева, неожиданно для себя, улыбнулась — слабо, неуверенно, как будто учась заново.
Тот вечер начинался как обычно. Ева сидела в своей комнате, разбирая детские рисунки — целую стопку солнц, котиков и почему-то фиолетовых деревьев. На душе было тепло от воспоминаний о сегодняшнем занятии, где маленькая Марина наконец-то нарисовала свою первую прямую линию и светилась от гордости.
Телефон зазвонил внезапно, разрывая уютную тишину. Ева вздрогнула, роняя рисунки. Разноцветные листы разлетелись по полу, как осенние листья. «Привет, малыш!» — голос Даниила звучал странно. «Знаешь, я сегодня проходил мимо нашего места. Помнишь ту скамейку в парке, где ты впервые сказала, что любишь меня?» Ева почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Воспоминания, которые она так старательно закапывала, вырвались наружу, как вода из прорванной плотины.
«Я встретил там Марину», — продолжал он небрежно. «Она так похорошела, правда? И эта новая причёска ей очень идёт». Что-то надломилось внутри. Ева закричала — громко, отчаянно, выплёскивая всю боль последних месяцев. «Прекрати! Прекрати это делать! Ты же знаешь, что Марина… Что вы… Почему? Почему ты продолжаешь?» Её голос сорвался на рыдание.
Телефон выскользнул из дрожащих пальцев, но динамик продолжал выплёскивать яд. «Малыш, ты что, плачешь? Я же просто делюсь новостями. Мы же друзья, помнишь? Ты сама говорила, что хочешь остаться друзьями». Внезапно острая боль пронзила руку. Север, появившийся словно из ниоткуда, вонзил когти глубоко в её кожу. Ева вскрикнула, но не от боли. От неожиданного осознания.
Она посмотрела на свою руку, где проступали капли крови, и вдруг увидела всё кристально ясно. Каждый его звонок, каждое якобы случайное упоминание общих воспоминаний или друзей — это были не попытки сохранить отношения. Это были цепи, которыми он продолжал держать её. «Нет», — сказала она в телефон. Её голос больше не дрожал. «Мы не друзья. И никогда ими не будем». «Но, малыш…» «Не называй меня так. Никогда. Больше. Не звони».
Она нажала отбой и швырнула телефон на кровать. Север запрыгнул к ней на колени, его янтарные глаза светились в полумраке мудростью древних существ. Боль в руке пульсировала в такт сердцебиению, но эта боль была очищающей. «Иногда нужна кровь, чтобы смыть фальшивую позолоту», — раздался от двери голос Мирославы. Она стояла, прислонившись к косяку, и в её серых глазах плескалось что-то похожее на гордость.
В ту ночь Ева спала без сновидений, а утром обнаружила, что Мирослава исчезла. На прикроватной тумбочке лежал старинный пятак, потемневший от времени, и маленькая тряпичная кукла-младенец, завёрнутая в лоскут льняной ткани. К кукле была приколота записка, написанная лёгким летящим почерком: «Пятак — чтобы отсечь прошлое. Кукла — чтобы начать новое. Не бойся быть собой. Север знает, когда вернуться домой».
Телефон молчал. Он молчал и на следующий день, и через неделю. Словно сама судьба перерезала нити, связывавшие её с прошлым. Ева часто брала в руки тряпичную куклу, удивляясь, как от неё пахнет летом и мятой. Иногда ей казалось, что кукла тёплая, словно живая. А старый пятак она носила на шнурке, спрятанном под одеждой, и в минуты сомнений прикасалась к нему, чувствуя, как древний металл пульсирует теплом.
Шрамы от когтей Севера зажили быстро, оставив едва заметные серебристые линии. «Словно руны», — думала Ева, глядя на них. Руны, написанные острыми когтями чёрного кота, разорвавшие заклятия прошлого.
Они появились в посёлке ранним утром — три фигуры в строгих чёрных костюмах, неуместных среди деревенских палисадников и кривых заборов. Шли неторопливо, словно прогуливаясь, но в их движениях чувствовалась хищная целеустремлённость. Ева заметила их из окна детского центра. Один из них держал фотографию, показывая её каждому встречному. До неё доносились обрывки разговоров: «Молодая женщина. Светлые волосы. Большой чёрный кот». Сердце пропустило удар. Мирослава. Они искали Мирославу.
К вечеру весь посёлок гудел, как растревоженный улей. Тётя Клава из магазина утверждала, что люди в чёрном — из какой-то особой службы. Дед Михалыч божился, что видел, как их машина приехала со стороны леса, хотя там отродясь не было дороги. «Ева, ты не выходи пока никуда», — встревоженно говорила мать, запирая двери на все замки. «Мало ли что». Отец молчал, но его желваки ходили ходуном, когда он смотрел в окно. А во дворе царила странная тишина. Даже собаки не лаяли, словно и они чувствовали что-то неладное…