Пусть умирает. Нам жалко денег на нее, — сказала свекровь, главврачу, после аварии. Муж кивнул. А мне добавила: «Сыну найдем новую». Но вечером за ее спиной раздался голос…

И Виктор ушел в серый октябрьский туман, где опадающие листья делали звук его шагов мягким, как незаметное прощание.

Екатерина выполняла обязательные работы в благотворительном хосписе-приюте. Журналисты несколько раз пытались поймать ее на ярких, покаянных фразах, но она упрямо молчала. Только глаза, раньше холодные, теперь задерживались на каждом пациенте дольше, чем диктовала инструкция. На вечернем совещании кураторов она однажды подняла руку и предложила создать программу реабилитации для людей, отказавшихся от жизни из-за давления семьи. Куратор удивленно поднял брови, а она, опустив голову, сказала:

— Я знаю, о чем говорю.

В конце смены Екатерина попросила у директора день отгула, чтобы посетить прием в фонде Артема. Она заранее приготовила простое темно-синее платье, отказалась от украшений, все еще чувствуя, как стыд сжимает горло, но желание сказать ключевое слово «прости» стало сильнее страха камер.

И вот праздничный сад фонда «Добрые слова» под серебристо-голубыми китайскими фонариками гудел, как улей. Здесь были инвесторы с пружинами в жестах, стартаперы, сыплющие цифрами, актрисы, надеявшиеся сыграть ту самую Марину в экранизации, гурманы, пришедшие ради благотворительного аукциона крошечных тортов, украшенных QR-кодами для донатов. На сцене струнный квартет репетировал тему из «Ромео и Джульетты», а у фонтана с прозрачными рыбами Марина, все еще хрупкая, но уже без тени былой бледности, рассказывала мини-документалистке о планах открыть сеть доступных реабилитационных площадок по всей Украине, где выжившие будут учить жить.

Подступили вспышки камер. Кто-то спросил ее о слогане «Выбираю жизнь», уходят ли они в политику. Она засмеялась:

— Мы не партия, мы парус, ловим ветер человеческой доброты.

В этот момент Екатерина, все еще держась чуть поодаль, словно боевое ранение в гордости мешало приблизиться, услышала слова и вдруг поняла, что перед ней больше нет жертвы, а стоит полноценный капитан спасательного корабля. Внутри разлился кипяток: «Ты все разрушила, а она отстроила лучше», и это почему-то смягчило каменное «я», подарило скромность, которой прежде не было. Она решилась, подошла, задержала дыхание, шепотом произнесла:

— Простите меня.

И в голосе упало столько камней, что даже мраморная ограда фонтана могла треснуть. Марина повернулась, глаза, как две лесных озерца под пленкой солнца, блеснули. Она видела перед собой не тирана прошлых месяцев, а женщину, пережившую крах собственного эго. Слова не пришли сразу, только горячий ветерок пронес сухие листья и расправил край ее платья, словно готовя сцену.

Артем тихо подступил, не касаясь Марины, давая ей полностью владеть моментом. Журналисты проинстинктивно выключили прожекторы, почувствовав, что вселенная сейчас не для репортажа, а для внутреннего камертонного до. Марина глубоко вдохнула, дрожащими пальцами коснулась локтя Екатерины, жест не обвинения, а разрешения жить дальше, и произнесла тише шелеста лаванды:

— Шрамы во мне научили слушать, может, шрамы в вас научат любить.

Фонарь-дрон медленно снизился, поймав кадр. Не для хайпа, а для истории. Три фигуры в вечернем саду, фонтан позади отражает луну, листья в воздухе, как стихи без автора. Марина взглянула в объектив, губы дрогнули, и она мысленно добавила: «А главное мы еще скажем завтра».

Эта фраза стала припевом будущих кампаний фонда, попала в школьные сочинения, стала хэштегом студенческих челленджей, где подростки обещали сказать главное своим близким, пока не стало поздно. Но сейчас она была лишь частной репликой души, объявившей миру: история не кончается, покуда мы дышим и слушаем.

Ночью, когда гости разошлись, сад опустел, и разноцветные лампы погасли, остались только крошечные свечи-таблетки вдоль дорожки. Марина села на лавку среди кустов жасмина, усталость сладко тянула мышцы, но сердце било ровно. Артем присел рядом, положил на колени свежую, уже не школьную, но роскошно оформленную тетрадь с тиснением. Он молча протянул ручку…