Пусть умирает. Нам жалко денег на нее, — сказала свекровь, главврачу, после аварии. Муж кивнул. А мне добавила: «Сыну найдем новую». Но вечером за ее спиной раздался голос…

Артем отмахнулся:

— Сначала туда. Срочно. Пока они окончательно не убили.

А тем временем в полуосвещенном коридоре нейрохирургического отделения Харькова Екатерина нервно шагала взад-вперед, словно метроном мрачного марша, и шепотом приводила в чувство бухгалтера:

— Ты понимаешь, что если сейчас кто-то сольет историю в СМИ, мы будем выглядеть монстрами? Но и платить за эту чертову ЭКМО я не собираюсь. Соколов заломил стоимость, будто она президентская дочка.

Санитар Петр, круглолицый парень, сглатывал. Ему сунули конверт, шуршащий, как пакеты с зимним песком:

— Сегодня ночью. Четырнадцать ноль-ноль, когда смена минимальна. Ты вырубишь питание на третьем этаже. Скажешь, что перегрузка. Без ЭКМО она уйдет спокойно. Главный все спишет на естественные осложнения.

Петр мямлил:

— Но ведь врачи…

— Врачи бессильны, когда нет электричества, милый! — улыбнулась женщина и добавила медной тональностью: — Сыну найдем другую, а тебе — новую работу, если не послушаешь.

Виктор, сидевший за углом, слышал весь разговор. Его пальцы судорожно теребили обручальное кольцо, сделавшееся вдруг тесным. Свадебный зал ресторана «Верба» всплывал в памяти. Аромат сирени, бокалы с сухим шампанским. И он клялся Марине «в болезни и здравии не бросать». Клятва катилась по вискам, как капли холодного дождя. Он вышел из-за колонны:

— Мама, это зашло слишком далеко. Если бы отец услышал…

Екатерина резко развернулась:

— Отец умер, оставив тебе долги и непогашенную ипотеку. Ты не видишь, какие долги? Каждый день аппаратной поддержки стоит, как новый «Тойота». Хочешь закончить банкротством?

Виктор выдохнул:

— Ради нее — да. Ради той, кто спас меня от самого себя.

Она подалась вперед, пряча язвительную ухмылку:

— Спасла. Или забрала твою свободу?

Доктор Соколов в это время расправлял каталоги имплантов. Он пятнадцать лет руководил отделением и знал цену компромиссам. Но запись медсестры, пересланная ему Оксаной с таинственной припиской «Не дайте ей умереть!», вывернула внутри все наизнанку. Он набрал номер на экране:

— Господин Соколенко? Это Соколов. Да, именно тот, у кого сейчас Марина Ковалева. Вы готовы финансировать? Это не тысячи долларов, это миллионы гривен.

В трубке раздался ровный, без тени колебания баритон:

— Решайте вопрос. Я переведу сумму до конца дня. Закажите все необходимое, включая экспериментальную титановую сетку. Поймите, я не торгуюсь за жизнь.

Соколов почувствовал, как подрагивает рука, будто он впервые принимает клятву Гиппократа заново:

— Хорошо. Я немедленно готовлю документы.

Полумрак кабинета вдруг показался светлее. К полуночи в приемной клуба хирургов просочилась тревожная утечка. Будто некий инвестор готов устроить препирательство с главврачом, а родственники отказываются платить. В редакцию скандального портала «Харьков-24» упало письмо: «В больнице №5 богатая семья бросает жену умирать из-за дорогой операции». Редактор щелкнул пальцами:

— Заполучите фото, купите санитаров, это горячий кликбейт.

Так слухи о бездействии стали рябью, беспокоившей Екатерину. Она прокручивала телефон, замечая всплывающие пуш-уведомления: «Медики бездействуют? Харьковская клиника под угрозой скандала». Екатерина метнулась к Виктору:

— Ты раздал лишние комментарии.

— Я вообще молчал, — он выглядел потускневшим.

Она сжала его пальцы:

— Значит, пресс-слуга проболтался. Нужно гасить.

В этот момент санитар Петр с липкими от пота ладонями спустился в электросчетовую. Серый пульт, покрытый слоем пыли, расчерчен красными наклейками «Не отключать». Петр достал из кармана конверт. Провел пальцем по границе коричневого напора, будто измерял цену совести. Совесть, похоже, оказалась легче, чем пачка пятитысячных купюр. Он взялся за рубильник третьего этажа, блока А, и вдавил в мозг: «Я же просто нажимаю кнопку. Смерти они сами хотят». Но внутри сверкнула мысль о добром медвежонке-брелке на шее Марины, который его дочь обожала на утреннике пару месяцев назад. Рука дрогнула, он отпустил рукоять, отступил и запихнул конверт обратно:

— Не могу.

Тем временем на борту серебристого джета Артем прикрыл глаза, прокручивая воспоминания, как Марина когда-то на школьной лестнице поставила ладонь ему на плечо: «Ты не теряй доброту». Он будто слышал этот голос сквозь рокот турбин. В планшете уже открывались таблицы, графа «Экспериментальные методы», цифры с шестью нулями, имя «Соколенко А.» в поле «Плательщик». Богдан едва успевал подписывать распоряжение.

В Харькове Соколов, выполнив свой внутренний выбор, позвонил снабженцу:

— Срочно нужны пластины «Нитинолфлекс-Е». Да, экспериментальные. Есть спонсор.

«Спонсор» — слово, которого врачи десять лет боялись произносить в бюрократическом аду, стало вдруг спасательным. Соколов застал Екатерину в коридоре:

— Есть финансирование, — сказал он.

Глаза свекрови округлились:

— Кто осмелился?

— Человек, которому небезразлична жизнь Марины.

— Это шантаж, — выдохнула она…