Пусть умирает. Нам жалко денег на нее, — сказала свекровь, главврачу, после аварии. Муж кивнул. А мне добавила: «Сыну найдем новую». Но вечером за ее спиной раздался голос…

Марина открыла первую страницу, увидела разобранные строки стихов: «Пусть гравитация — твой страх, но ты — экзоскелет», и чистое пустое поле под ними, готовое принять новую главу. Она написала одну, всего одну фразу:

Завтра мы скажем о том, как легко падают звезды и как трудно удержать их свет.

Она закрыла тетрадь, посмотрела в глаза Артему:

— Этого достаточно для первого совместного абзаца?

Он ответил, улыбаясь, чуть неуверенно, будто тот школьник с бантом:

— Достаточно, чтобы не кончаться началу.

И где-то далеко в городе, в маленькой кухне съемной квартиры, Виктор уснул над бумагами новой концепции социального приложения для поддержки пострадавших. На обложке был логотип в виде одуванчика. Он, наконец, нашел, куда направить вину, превратив ее в двигатель.

А наутро в хосписе, куда должна была вернуться Екатерина, она принесла с собой коробку круассанов из той же маленькой пекарни, что любил Артем, и, раздавая их пациентам, впервые за много лет улыбалась без расчета, просто из-за звука благодарного «Спасибо».

Солнце взошло над садом, электронные письма с отзывами о вечере начали капать в общую почту фонда, конверты с пожертвованиями легли в сейф, а ветер переворачивал страницы новой тетради на столике в кабинете, где теперь висела фотография — осенний лист, зажатый двумя сильными и двумя тонкими пальцами, — символ того, что главные узоры вырисовываются, когда встречаются разные линии.

История, свидетелем которой стали миллионы, превратилась в тихий шепот утренних часов, и этот шепот напоминал — пока мы выбираем жизнь и слушаем друг друга, любое завтра готово принять главное слово, если мы не испугаемся его произнести.