«Навіщо мені вас зустрічати? Мама нігті записалася робити, треба її відвезти!» Чоловік не зустрів мене і новонароджену двійню з пологового будинку, зате ввечері його зустрів мій батько з ЦИМ…
Марина выживала благодаря помощи родителей, которые по очереди оставались с ней на ночь. Кирилл звонил каждый день, спрашивал о детях, несколько раз приезжал с подарками: крошечными комбинезонами, игрушками, детским питанием. Но его визиты становились всё короче и реже.
Он явно чувствовал себя неуютно под пристальным взглядом тестя и тёщи, избегал оставаться наедине с Мариной, а с детьми… С детьми он просто не знал, что делать. Крошечные, плачущие, требующие постоянной заботы, они пугали его своей беспомощностью и ответственностью, которую накладывали.
В каждом его визите Марина видела облегчение, с которым он уходил после, избавляясь от гнетущей атмосферы чужого дома и возвращаясь в комфортный мир, где мать по-прежнему заботилась о нём как о ребёнке. Спустя месяц Галина Петровна сама позвонила Марине. «Ты должна простить Кирюшу», — безапелляционно заявила свекровь.
«Он места себе не находит, похудел, осунулся. Ты разрушаешь его жизнь своим упрямством». Марина слушала этот монолог с телефоном, зажатым между ухом и плечом, одновременно пеленая Мишу.
«Галина Петровна», — спокойно ответила она, когда поток обвинений иссяк. «Кирилл сам сделал свой выбор. Я не запрещаю ему видеться с детьми, не требую от него ничего, кроме элементарного уважения.
Если он места себе не находит, значит, в глубине души понимает, что поступил неправильно». «Он поступил как любящий сын!» — возмутилась свекровь.
«Он не мог бросить меня в тот день. У меня было важное мероприятие после маникюра, я не могла пойти туда с неухоженными руками». Марина закрыла глаза, считая до десяти, чтобы не сорваться.
«А я не могла в одиночку с двумя новорождёнными детьми ехать из роддома. И ваш сын обещал быть со мной в этот день. Но, очевидно, ваш маникюр был важнее».
«Ты всегда была эгоисткой», — резко сменила тон Галина Петровна. «Всегда хотела забрать Кирюшу себе, оторвать его от семьи». «Вы были его семьёй», — тихо сказала Марина.
«А мы с детьми должны были стать новой. Но он не смог это понять, и теперь… Теперь у всех своя жизнь».
«Ты пожалеешь об этом», — угрожающе произнесла свекровь. «Одной тебе не поднять детей. Ты приползёшь к нам на коленях, умоляя о помощи».
Марина завершила звонок, не желая продолжать этот бессмысленный разговор. Уложив Мишу в кроватку, она подошла к окну, глядя на весенний двор, где уже начинали зеленеть деревья. Жизнь продолжалась, и в ней не было места для токсичных отношений и манипуляций.
Кирилл переехал к матери окончательно. В первые дни это казалось временным решением — пока не уляжется буря, пока Марина не одумается. Он был уверен, что она не сможет долго без него, что практические трудности заставят её забыть обиду.
Но шли недели, а Марина, несмотря на очевидную усталость, справлялась. Её родители, сменяя друг друга, окружили дочь и внуков заботой. А когда он приезжал навестить детей, его встречали вежливо, но холодно, словно дальнего родственника, а не мужа и отца.
В его визитах чувствовалась всё большая неловкость. Дети росли, но оставались для него маленькими незнакомцами. Он не знал их режима, не понимал, почему они плачут, не мог успокоить их, когда оставался с ними наедине.
А Марина? Марина изменилась. Исчезла мягкость, уступчивость, желание угодить. На их место пришли спокойная уверенность и какое-то внутреннее достоинство.
Жизнь с матерью, поначалу казавшаяся удобной и комфортной, постепенно превращалась в кошмар. Галина Петровна, одержав победу над невесткой, полностью подчинила себе сына. Она контролировала каждый его шаг: во сколько он приходит с работы, с кем встречается, даже что ест на обед…
