Мільйонер-одинак, дізнавшись про свій СМЕРТЕЛЬНИЙ діагноз, блукав вулицею. Побачивши бездомну голодну жінку з дитиною, привів до себе додому. А вранці, зазирнувши до кімнати, ОНІМІВ від побаченого

А ведь в просторном салоне поместилась бы большая семья. Он даже собаку не смог себе позволить завести из-за постоянных командировок, встреч, переговоров. Отпустив Андрея и позвонив секретарю с указанием отменить все встречи на сегодня, Глеб влился в поток прохожих, сражавшихся с непогодой.

Шел, не разбирая дороги, медленно и бесцельно, погрузившись в свои мысли, рассеянно разглядывая грязный снег под ногами и прокручивая в голове все, что сказал ему доктор. Получалось, что это последняя в его жизни ноябрьская слякоть. А лето? Возможно, лета у него уже и не будет вовсе.

И сделать ничего нельзя. Никакие деньги уже не помогут. В голове звучали, как заевшая пластинка, слова врача: при таком быстром прогрессировании —

шесть, максимум восемь месяцев. Операция невозможна. Паллиативная терапия.

Вот если бы он обратился к врачам раньше, хотя бы на полгода раньше. Ведь беспокоили его головные боли, и довольно сильно. Но терпел, списывал на усталость, на недосып, на стресс.

Даже планировал летом наконец-то взять отпуск, выбраться куда-нибудь к морю, отдохнуть как следует от этой бесконечной усталости. Но все как-то закрутилось-завертелось: новые партнеры, новые тендеры, которые нельзя было отложить, нельзя было упустить. Так лето и пролетело в бесконечной карусели деловых встреч и переговоров.

А теперь ему сказали, что это было последнее лето в его жизни. Но как — последнее? Такого просто не может быть. Ему ведь еще нет и пятидесяти, еще жить и жить.

Но оказалось, что этой жизни у него уже нет. Остались лишь жалкие крупицы. Глеб горько усмехнулся.

Вся его жизнь — бесконечная отсрочка счастья. Вот заработаю еще немного денег, и тогда. Вот закончу этот проект, и тогда.

Вот выйду на новый уровень, и тогда. А теперь выяснилось, что никакого «тогда» больше не будет. Его время истекло.

Не будет ни семьи, ни детей, ни путешествий, ни всего того, что он так долго откладывал на потом. Свинцовые тучи наконец разродились мелким колючим снегом. Острые снежинки, словно стеклянная крошка, оседали на непокрытых руках Глеба, мгновенно превращаясь в капли воды.

Это ощущение, холодное, неприятное, внезапно вернуло его в реальность, выдернуло из глубин черных мыслей. Он замедлил шаг, затем остановился посреди тротуара. Прикрыл глаза и запрокинул голову, подставляя лицо снегопаду.

Снежинки таяли на его щеках, на лбу, на закрытых веках. В этом было что-то очищающее, что-то болезненно живое. «Я еще здесь», — пронеслось в голове, — «еще чувствую».

Глеб осознал, что с этого момента начнет прислушиваться к каждому ощущению, пытаясь впитать, запомнить, сохранить все проявления жизни, которые так быстро утекали сквозь пальцы. «Мама, что этот дядя делает?» Звонкий детский голосок выдернул Глеба из созерцания. Опустив голову и открыв глаза, он увидел в нескольких шагах от себя, на скамейке, женщину с мальчиком лет пяти.

Она сидела, прижимая ребенка к себе, очевидно пытаясь хоть немного согреть его своим теплом. Но и сама она дрожала от холода, это бросалось в глаза даже с расстояния. Их фигуры уже припорошило снегом, как в старой сказке про Снежную королеву, и на ресницах мальчугана повисли белые снежинки, которые он периодически смахивал рукой в красной варежке, болтавшейся на веревочке.

Глеб присмотрелся внимательнее и понял, что их одежда совершенно не соответствовала погоде. На улице, хоть и поздняя осень, столбик термометра уже несколько дней не поднимался выше нуля даже в самое теплое время суток. А эти двое были одеты так, словно вышли на десятиминутную прогулку в сентябрьский день.

«Вам не холодно? — спросил Глеб, подходя ближе. — Почему домой не идете? Погода совсем не для прогулок, да и снег пошел. Мальчик может простудиться».

Женщина подняла на него глаза — уставшие, с затаенным страхом, настороженные, как у загнанного зверька. «Какое вам дело до нас? — ответила она с вызовом. — Идите своей дорогой»…